20 лет доброты

Category: Благотворительность

Мария фон Мольтке о своем благотворительном фонде, который больше 20 лет помогает российским детям, страдающим ДЦП.

В 1990 году мы жили в Гамбурге. Гамбург и Санкт-Петербург – города-побратимы. Там, в Германии, я случайно познакомилась с Геннадием Николаевичем Романовым – молодым врачом, который приехал из Петербурга искать помощи. В России на тот момент было очень тяжело. Мы начали общаться, и я сказала, что я постараюсь помочь. Я пообещала приехать в ноябре в Санкт-Петербург и посмотреть, как организована работа Геннадия Николаевича. Он снимал помещение в 4 городской больнице и занимался детьми с диагнозом церебральный паралич. У него был особый метод лечения, и он надеялся помочь больным детям, но у него не хватало на это средств. Я приехала к нему в декабре 1990 года и пришла в эту больницу – зрелище для меня было ужасающее. Оборудования – ноль, условий – ноль, только огромное количество страждущих и специалисты, которые старались сделать все возможное, чтобы помочь им. Я почти заболела от того, что я увидела.

Для себя я решила, что если я буду помогать, то только там, где было бы все прозрачно. И если я найду людей, которые согласятся пожертвовать деньги, я буду отвечать перед ними за каждую копейку. Мы с Геннадием Николаевичем решили, что необходимо создать свою организацию, свой фонд для помощи всем нуждающимся. Начинать было очень трудно, потому что я жила в Гамбурге, а он в Петербурге, и все приходилось решать по телефону. Мы зарегистрировались как Русский Благотворительный Фонд, переехали в новое помещение, очень скромное – может быть, 100 квадратных метров. Там два года продолжалась наша работа, пока с помощью тогдашнего министра Германа Грефа мы не получили на 10 лет в аренду помещение в детском садике на очень льготных условиях. Но весь ремонт мы делали своими силами. Нам помогали немцы и мои друзья в Америке. Особо хочу отметить помощь диаконической службы протестантской церкви. От них шли фуры с едой, оборудованием, мебелью. Но потом стали возникать трудности на таможне со стороны российских государственных служб, нас штрафовали, и в итоге мы были вынуждены отказаться от помощи церкви. Мной была разработана система, при которой каждый, кто вносил пожертвования, становился попечителем 2-3 больных детей. Таким образом, каждый знал, куда идут вносимые им средства. На каждого ребенка мы составляли подробный отчет, как его лечили и на что ушли деньги попечителей. Мы помогали всем, в первую очередь, конечно, детям из Санкт-Петербурга, а когда о нас появилась информация в СМИ, стали приезжать за помощью люди из других городов. В 2007 году НТВ показало о нас сюжет на всю страну.

В результате наша работа была парализована: телефоны звонили не переставая, почта приносила мешки писем от нуждающихся в помощи. Но самым ужасным было то, что на улице перед входом в наш офис стояла живая очередь в полкилометра длиной. Это был кошмар, потому что мы, разумеется, не могли помочь всем, но и отказать тоже не могли. Приезжали, например, бабушки с внуками, мы их спрашивали: «Где вы остановились?», а они отвечали: на вокзале. Наши сотрудники каким-то чудом справились со всем этим ажиотажем, на письма мы отвечали, наверное, целый год. Главный вывод, который мы для себя сделали: в России огромный дефицит помощи для детей, больных церебральным параличом. Наша главная врачебная цель – научить больных деток сидеть, стоять, ходить. Чтобы они стали самостоятельными, могли сами себя умывать, одевать и тому подобное, чтобы не были всю жизнь зависимыми от помощи родителей, которые, увы, не вечные.

Все наши воспитанники – очень интеллигентные, воспитанные, и нам хотелось, чтобы они получили хорошее образование, чтобы у них была цель в жизни, которую они бы физически смогли осилить. Самое главное, чтобы эти дети имели возможность жить в обществе нормально, и их образ жизни ничем не отличался от жизни их сверстников. Что касается медицины, я не врач, и не могу гарантировать полного выздоровления от церебрального паралича. Медики говорят, что у такого диагноза может быть 500 причин. В этой болезни пока еще никто до конца не разобрался. В России почему-то до сих пор считают, что ДЦП – это результат того, что родители ребенка пьют. Думаю, что это не так, потому что, если вспомнить премьер-министра Англии – Дэвида Кэмерона, – у его сына тоже ДЦП, а родители очень спортивные и здоровые. Так что это может случиться с любым, никто от этой беды не застрахован. Очень многие родители приходили к нам слишком поздно. Мы их спрашивали, почему, а они отвечали, что врачи говорили, что до 4 лет лечить бессмысленно. На деле все наоборот: чем раньше за ребенка возьмутся специалисты, тем больше у него шансов стать полноценным человеком.

Очень мало людей занимаются лечением ДЦП, и очень немногие по-настоящему разбираются в этом. Проблема в том, что к нам приходят очень молодые мамы, у которых еще вся жизнь впереди, и это, если хотите, стало одним из ключевых моментов, который сподвиг меня помогать им. Я видела, насколько они несчастны, растеряны и как им тяжело. Мы сразу оговариваем с ними важный момент: залог успешного лечения ребенка зависит от трех человек: врача-терапевта, матери и ребенка. И все усилия по лечению ДЦП должны распределиться примерно на три части на протяжении всего курса. В Америке есть такая протестантская организация – «Орден Святого Джона», и они мне предложили как некий вклад в наш фонд их человека, который сам родился с диагнозом ДЦП и даже не мог говорить. И этого человека нам прислали, на тот момент ему было 50 лет, он работал в World Bank Washington в отделе связи со СМИ, он замечательно писал. Видно было, конечно, что у него есть дефект, но он всегда был прекрасно одет, разговаривал, у него были жена и двое детей и вообще он жил полноценной жизнью. Это был удивительный живой пример того, что можно сделать из больных ДЦП детей. Когда к нам приходили бабушки и матери с просьбой о помощи – я всегда просила Питера выступить перед ними, чтобы вселить в них надежду своим примером. У него были специальные ортопедические принадлежности, которые держали его туловище. В нашей мастерской также создавались индивидуально для каждого ребенка похожие приспособления, облегчающие движения. Но прежде чем такая мастерская появилась, мы прошли очень длинный путь. В Москве нам помогала немецкая фирма Otto Bock, где мы покупали многие вещи, которые не могли найти в России. Также нам очень помогала фирма Grishko, которая предоставляла нам материалы, подсказывала, как лучше нам организовать свое производство.

В конце концов мы добились того, чего хотели, так что сейчас у нас очень хорошая команда специалистов-ортопедов. Так как мы лечим всех бесплатно, наша задача – найти источники финансирования для осуществления всех наших планов. Я всегда говорю Геннадию Николаевичу, что я не вечная, и что нужно искать еще спонсоров и партнеров, кто смог бы продолжить мое дело. Раньше, в 90-е годы, найти деньги было проще, все на Западе понимали,что Россия в тяжелом положении и надо помочь, а теперь зарубежные партнеры спрашивают, почему мы должны помогать такой богатой, состоятельной и большой стране, где элита покупает яхты, футбольные клубы, роскошную недвижимость. Да, мы пробуем искать деньги в России, но пока не очень успешно. Мне очень везет в жизни на встречи с хорошими людьми, и я нашла патронессу для нашего фонда – это жена немецкого посла Поли Фон Штуднитц. Она стала организовывать благотворительный бал в поддержку нашего центра. На протяжении 6 лет они проводили это мероприятие в своей резиденции на Поварской улице. Потом эту традицию переняли дамы, которые пообещали продолжить устраивать благотворительный вечер в отеле «Балчуг Кемпински». И вот в этом году состоялся уже 15-й по счету благотворительный бал. Могу сказать, что последний зимний бал принес очень приличную сумму, которая покрыла большую часть нашего бюджета. Сейчас у нас наступает поворотный момент: подходит концу наш 10-летний контракт на аренду помещения (детского сада), и перед нами встает проблема о переезде. Мне одолжили большую сумму денег на наш новый дом, и вот в январе мы переезжаем, и у нас будет 836 квадратных метров в хорошем здании, которое уже является собственностью фонда. И теперь моя новая задача – найти деньги, чтобы погасить этот долг. Я надеюсь, на свете найдутся добрые люди, которые нам помогут и которые поверят мне, ведь я посвятила проблеме ДЦП больше 20 лет.

Что касается русских миллионеров, я для себя поняла, что у них у всех есть одна проблема – они никому не доверяют, а доверие – это очень важная вещь. В Германии, конечно, с этим проще, потому что моя фамилия у всех на слуху, и она гарантия порядочности. В России же я всем говорю, что у нас в Фонде все максимально открыто и прозрачно, к нам могут прийти хоть в любой день с проверкой, и увидят, что все так, как мы декларируем. Разница между благотворительностью в России и в Европе, конечно, очень ощутима. За рубежом благотворительность – это традиция, каждый гражданин занимается хоть какой-нибудь благотворительной деятельностью и кому-то помогает. В России все очень сложно, потому что нет доверия к различным благотворительным фондам. Для меня самая лучшая награда – это возможность облегчить жизнь женщин-матерей, у которых дети с таким страшным диагнозом, и сделать их счастливее. Меня с самого детства мама учила, что нужно делиться, и для меня это стало неким смыслом жизни. Я очень довольна, что я этим занимаюсь. Государство нам не помогает, к сожалению. Они бы, конечно, хотели нас как-то подмять под себя, но мы понимаем, что если это произойдет, мы очень быстро пропадем. Потому что наш метод очень индивидуальный и кропотливый, с каждым ребенком занимаются по 3-4 часа в день, а для государства с его уравниловкой это было бы непозволительной роскошью. До сих пор мы справляемся сами, без помощи какой-то коммерческой структуры или компании, потому что самое главное – быть самостоятельными, на мой взгляд, всегда оставаться независимыми. Сейчас у нас работает 50 человек, надеюсь, с переездом в большое помещение наш штат увеличится еще на 20 человек. Все эти годы мы тихо шли вперед, преодолевая трудности, росли и развивались, и уже 21 год, как мы существуем, так что я думаю, это очень хороший результат. О себе. Мы очень долгое время с мужем жили в Лондоне, потому что там у него был бизнес. Совсем недавно переехали в Берлин, потому что там живет огромная часть его семьи. Мне сложно сказать, какую страну я считаю своей родиной. Мы жили и в Америке, и в Германии, и в Англии, и в России, но ни одну я не могу назвать родной страной. Каждое лето я приезжаю в Санкт-Петербург, потому что там расположен наш центр, в Москве нам также предлагали открыть филиал, но пока на это нет средств и достаточного количества специалистов, обученных нашему методу лечения. Есть небольшой центр в Садке под Магнитогорском, который открыли волонтеры и где внедряют наш способ реабилитации, что для нас очень важно. Мы все время на связи с ними по skype, смотрим, каких успехов им удается достичь с помощью наших методик. Что касается моей семьи, то мои родители русские, родня по матери – французы, которые поколениями жили в России, их фамилия Де Андре. И они
воспитывались под опекой царицы Марьи Алексеевны. А дед мой стал военным инженером, чем всех очень удивил, его брат Виктор был супругом Анны Павловой, а еще два брата и сестра пропали без вести во время революции. Мой отец учился в Санкт-Петербурге, а после революции он пешком дошел до Мурманска в 16 лет, а потом плавал 20 лет на кораблях. В Белграде он встретил мою мать, и там же родилась я. А в 44 году мои родители через Австрию перебрались в Америку в возрасте 49 лет. Мой отец начал свою карьеру в «Чеховском издательстве». После он занялся своим бизнесом. Своего мужа я встретила по счастливой случайности – увидела и поняла, что он мой единственный, и вот уже 48 лет живем вместе. У нас 2 сына, один живет в Индии – он дизайнер, а второй в Африке – он работает в Africa Development Bank.